– Я очень люблю секс, – сказала я. – Часто меняю партнеров, пробую… Много времени провожу с мужчинами. А секс дает много энергии, сами ж, наверное, понимаете.

Он перестал есть. Откинулся на спинку стула. Погасил дьявольский взгляд. И посмотрел на меня из глубины глазниц.

– У вас проблемы с учебой, – сказал он тихо.

Я молча обмакнула кусочек хлеба в остатки майонеза.

– А зачем вы вообще учитесь? Зачем вам университет? Если так уж тяжело… Какой смысл тратить годы?

Мы помолчали еще некоторое время.

– Зачем вы мучаете себя и нас?! – воскликнул он.

– Не знаю, – ответила я. И это была чистая правда.

Спустя пятнадцать лет я случайно услышала от бывшего однокурсника, что Адриан и Марина поженились, а на восьмом году счастливой совместной жизни почему-то погибли. Остались ли у них дети? Я не спросила. Кроме того, спустя те же пятнадцать лет, читая «Испанскую трагедию», я с удивлением обнаружила, что старик Иероним не исхаживал тысячи городов и стран, а перерезал врагов, не отходя от родного дома. Сначала это вызвало улыбку. Бедный Истрин! Задним числом он оказался обыкновенным полусведущим любителем, шарлатаном, поленившимся прочесть недопереведенную Аникстом трагедию до конца, а может быть, не удосужившимся прочесть ее вовсе. Это было смешно.

Забив имя Адриана в поисковик, я узнала из его биографии, что после армии он три раза поступал в театральный. И все три раза Истрина не приняли «из-за слишком красивой, броской, вычурной внешности». Через неделю, после некоторых размышлений, я поняла, что он читал и Аникста, и всю трагедию целиком на языке оригинала. Он читал, переводил, любил. Он шел по тексту с закрытыми глазами. Да. Но тогда, на лекции, он просто наврал нам. Элементарно наврал. Истрин гнал гофмаршала по миру, подальше от испанского двора, чтобы тот, охваченный безумием, волочил пенный язык по чужой земле, выбивал неизвестные двери, рыскал по площадям, рынкам, турнирам, опрокидывал столы, задирал юбки, рубил портьеры, искал, искал, искал и находил врагов, и доставал из щелей, и без устали резал, и кромсал из них кипящий кровью мясной тартар. Адриан был актером. Несчастным актером, сосланным в беззвучный, плоский, черно-белый, измельченный мир текста. Ожидая, пока мы спишем с доски, Истрин смотрел в окно и видел там вместо нашего пустыря правый берег разлившейся Темзы, столпотворение на мосту, медведей, бьющихся на арене в глубокой грязи, и флаг, поднявшийся над театром «Роза».

Глава V

– А… вызвать такси… как? – спросила я.

Она воспылала:

– Ты вообще меня послушаешь когда-нибудь сегодня?

Бровями Ульяна изобразила эдакий взмет ястребиных крыл.

– Няня вызовет такси! Ты вообще не должна думать об этом! Ты должна забрать детей, сесть в машину, доехать, расплатиться – всё! – Королева встряхнула тетрадным листком. – Но не всё!

На листке красовался план. «1) 9:00 – быть у няни; 2) не забыть пакет; 3) 9:15 – сесть в такси; 4) расплатиться по счетчику („счетчику“ – подчеркнуто двумя чертами)». И так далее. Двадцать два пункта. Ульяна улетала в Москву. Клиент предложил сопровождать в столицу. Три дня. В один из которых ко всеобщей сумятице у няни возникла «ситуация». Близнецы оставались мне. Транспортировка, кормежка, досуг. Ничего сложного. У тебя все получится. Очень спокойные мальчики. С девяти до девяти. Всего-то – полдня! Суп в холодильнике. Котлеты в кастрюле. Первый звонок из Москвы – в шестнадцать ноль-ноль. Два прозвона по одному гудку. На третий можно снять трубку. План расписан до мелочей. Все продумано.

– Таня… Танечка! – Королева вцепилась в мои запястья. – «Чип и Дэйл» – ровно четыре серии. И ни серией больше. Ни минутой больше! Ты слышишь? Никаких уговоров… Даже если они начнут отгрызать свои руки у тебя на глазах!

Она прослезилась. Панический страх трехдневной разлуки. Вернее, страх расстояния. Вдруг что-то пойдет не так? Из Москвы горло беде не перегрызть. В течение часа до места не доберешься. Уже в самолете руки, отнятые от пульса, начнет крутить от тоски. Она сплела пальцы и заломила кисти, изжимаясь всем телом. Пойми, я доверяю тебе жизнь моих сыновей. Ну что же здесь непонятного. Однако вся эта история немало тревожила: все лето я провела в деревне у бабушки, с детьми Ульяны знакома была пока только вскользь – один раз мы ходили в кафе на Рубинштейна, поели мороженого, но из этой беглой встречи я вынесла скудные впечатления: мальчики показались замкнутыми и красивыми. Прямые соломенные волосы. Чуть удлиненные стрижки. Белая кожа. С собой – тетрадки и цветные карандаши. Когда один из них захотел в туалет, к моему изумлению, Ульяна сказала: «Терпи». К чему такая строгость? Но, разумеется, я и не подумала совать нос в чужие дела.

В первую ночь Улиной командировки близнецы оставались у няни, на Васильевском. Мне поручалось забрать их утром, доставить домой и провести с ними день. В час икс я прибыла по адресу. Биржевой переулок. В квартире пахло ухоженностью, завтраком и утюгом. Опрятная, поджарая, чернявая няня одевала детей. Зеленая клетка – Антон. Вишневая – Глеб. Все просто. Переживать не стоит.

– Я б и не поехала, это самое, чего мне ехать, но без моей подписи они дочери не поставят это… и вчера ездила, такая бюрократия, а вчера у меня внуки, поэтому она этих сюда, иначе не успевали, и вот сегодня опять, так я еще предупредила ее, еще когда… она вроде сказала: езжай, а тут это… ну, ты не волнуйся, ничего, я приеду, и поедешь, а то, может, останешься, там я наготовила, все чистенько, увидишь… Так-то они не шкодные, мамка у них строгая… показать тебе, как отличаются? По уху можно…

Женщина наметанным жестом взялась за голову мальчика и костистой куриной рукой зачесала белые волосики, показав кроткое ухо. Вникать не хотелось. Идея казалась неудобоваримой.

– Они же в разной одежде, – возразила я сухо.

– Ага, в разной. Вот и в разной. А то разденутся? Запутают…

Таксист бесился. Высовывался в открытое окно. Тельняшка его задиралась, отвлекая прицел на кожу рыжеволосой спины.

– Млять… Авария, наверное, – предположил он уже в пятый раз.

Мы волочились по набережной Макарова минут двадцать. Метр за метром. Трогались, тормозили. Трогались, тормозили. Сентябрь выдался жарким. Машины разогревались в давке. Терлись боками. Блестели на солнце. Ползли на брюхе, как стадо ластоногих. Воняло бензином. Железные увальни психовали, дергались, рычали всем телом. Их мучил внутренний зуд – зуд с внутренней стороны атома: для того чтобы почесаться, им пришлось бы сначала содрать с себя всю кожуру, а затем и вовсе распасться ядерно, прямо здесь. Предощущение пекла угнетало.

– А мы скоро приедем? – спросил Глеб.

– Чё за… мля… там авария, наверное… Как же достали чмошники…

Таксист не понравился мне еще больше, чем няня. Хабальная тварь ерзала в водительском кресле. Била рукой по рулю. И в конце концов все-таки вдавила клаксон по самые гланды. Волга взревела на ровном месте, сигналя неподвижным машинам, носами упирающимся в зады таких же неподвижных машин. Этим звуком можно было счищать зубную эмаль. Я посмотрела на детей. Глеб равнодушно глядел в окно. А вот Антон сполз к самому краю сиденья, обмяк. Наподобие тряпичной куклы, уперев подбородок в грудь, он смотрел в одну точку, где-то на спинке переднего кресла. Глаза малыша слегка затянуло мутно-голубоватой пленкой – как случается у засыпающих сидя котят.

– Тебе плохо?

Он молчал.

– Еще долго ехать? – спросил Глеб.

Я тронула Антона за плечо. На ощупь он оказался совсем маленьким.

– Что с тобой? Приятель, ау, поговори, пожалуйста.

– Сейчас я буду бокать, – ответил он одними губами, не шелохнувшись и не сводя глаз с далекой планеты.

– Его тошнит, – Глеб разъяснил четко. Таксист тут же вывернулся из штанов.

– Э-э-э, девушка, я на это не подписывался, за химчистку салона будете платить, мне эти напряги не надо, я на детей не подписывался… я только вышел на смену, я этим всем дышать не собираюсь, вы мне на целый день этой байды…